Казачьему роду нет переводу

Как они «зачинались»

Рождение детей в казачьей семье конца ХIХ — начала ХХ веков было событием желанным. Большая семья считалась защищенной от жизненных неурядиц. Во время свадьбы молодым всегда желали многочисленного потомства. Помимо обычных действий — обсыпание молодых хмелем, зерном, орехами, сажание на колени невесте мальчика и так далее — считалось, что рождению детей определенного пола способствовали приемы бытовой магии. Так, если хотели, чтобы родился мальчик, в изголовье постели супругов клали брюки мужа, если девочка — юбку. Этот обычай широко известен и используется по сей день.

Прежде чем лечь в брачную постель, невесте нужно было постелить на пол свою венчальную рубашку и вместе с женихом потоптаться на ней. Это действие необходимо было для того, чтобы у супругов рождались здоровые дети.

Бесплодие было несчастьем. Бездетную невестку попрекали, обижали, не признавали за родню. К ней могло приклеиться обидное прозвище «нежеребь». Если после года-двух брака не наступала беременность, за помощью обращались к повивальным бабкам, знахарям и знахаркам. Иногда причиной бесплодия считалась «спаленная кровь»: женщина могла стать бесплодной из-за того, что кто-либо мог сжечь ее нижнюю рубашку.
Отношение к беременной женщине определялось двумя факторами: суеверным желанием скрыть беременность и особенностями семьи. Принято было скрывать беременность из-за боязни сглаза, порчи, оговора. Считалось, что родильница будет мучиться за грех каждого узнавшего. С другой стороны, в семье, где не было других работниц, женщине приходилось выполнять любые работы без ограничений вплоть до самых родов по принципу «от работы плохо не бывает».

Только повивальная бабка и мать, а в некоторых случаях свекровь могли знать о наступлении беременности. Они контролировали поведение женщины, которое регламентировалось множеством примет и ограничений. Большое значение придавали тому, в каком боку впервые «ворохнется» ребенок, какую руку подаст первой беременная, на какой бок сядет. Все левое предвещало девочку, правое — мальчика. Для рождения мальчишки считалось полезным есть мясо, помидоры, огурцы, для девочки — «все сойдет».

Присутствие на пожаре считалось опасным и для беременной, и в послеродовой период. Но наиболее многочисленны запреты, связанные с домашними животными, главным образом, с кошкой: если на спине новорожденного обнаруживались волосы, то считалось, что это шерсть той кошки, которую беременная пнула ногой.

К нежелательным последствиям могла привести излишняя болтливость будущей матери — ребенок мог родиться с приросшим языком. Особенно запрещалось беременным работать в христианские праздники. Традиция связывала нарушение этого запрета с рождением уродов. Кстати, касалось это и отцов будущих детей.

Постепенно в представлениях, связанных с беременностью, происходили изменения: ее переставали скрывать, даже гордились ею. А запрет, касающийся работы в христианские праздники, распространился и на советские.

Как они рождались

На Дону свадебный период был несколько развернут во времени. Он начинался после Покрова. В результате подавляющее большинство младенцев рождались в конце лета — в начале осени. Неслучайно именно на осень приходится один из праздников, когда чествовали повитух.

Оповещенная о начале родов, повитуха печет хлеб и с хлебом-солью идет к роженице. В доме роженицы к этому времени также должны испечь хлеб. Перед тем, как войти в дом, повитуха заглядывала в окно с целью увидеть судьбу ребенка. Так что она могла входить в дом со словами: «Видела, дочка-красавица народится!» или «С казаком!».

Останавливаясь на пороге, бабка крестилась и творила молитву. Затем она входила в комнату, крестилась на все четыре угла и стелила на земляной пол солому для роженицы.
Далее проводилось то, что называется «родооблегчающие» приемы — развязывание всех узлов на роженице, снимание с нее пояса, застежек и украшений, открывание дверей и окон, размыкание замков и так далее. Считалось, что в данном случае в женщине освобождают продуцирующие силы, присущие природе.

Во время схваток роженица опускалась на колени лицом к божнице, опираясь грудью на лавку или стол либо садилась на пороги внутренних дверей дома. В некоторых донских станицах практиковался обряд «приведения мужа на роды» — чтобы «на муку посмотрел». Хотя в других присутствие мужчины при родах считалось нежелательным.

Исследователями казачьей бытовой культуры зафиксирован такой обычай: в случае тяжелых родов искали прохожего мужчину. Звали его во двор и не выпускали до тех пор, пока ребенок не родится.

Если родившийся ребенок не подавал признаков жизни, повитуха окликала его, выкрикивая в ухо имена отца и матери, а потом — и другие имена. Имя, «услышав которое», ребенок оживал, впоследствии не меняли. Плаценту было принято, предварительно вымыв, завернуть в чистую тряпку, зарыть в хате или во дворе.

Считалось, что сохранность плаценты имеет прямое отношение к состоянию здоровья матери и ребенка. Важное значение имело первое купание новорожденного — его должна была совершить повитуха. В корыто добавляли где — свяченую воду, где — отвар лекарственного растения. Мыли его клочком белой овечьей шерсти. Запеленатого младенца клали на печь, где из «милузги», «новины», «детенка» и так далее, он превращался в существо с определенным статусом. Признаками готовности ребенка к положению в колыбель были нормализация цвета лица, повышение двигательной активности.

Из мальчика — в мужи

Обряд первого пострижения ребенка имел важное значение, так как знаменовал переход маленького человека в новое состояние. Речь шла о расставании с младенчеством. У донских казаков до сих пор существует поверье, что до года волосы обрезать нельзя, иначе будут проблемы с развитием речи и разума, более того, укоротившиеся волосы укоротят жизнь. Во многих станицах приветствовалось пострижение мальчика односумом — товарищем отца по службе. Но в любом случае мальчика должен был стричь мужчина.

Для совершения процедуры ребенка сажали на коня или на снятое наземь седло. В ряде случаев обряд пострижения совмещался с обрядом первого посажения на коня. Мальчика не только стригли, но и провозили, придерживая лошадь за уздечку верхом по улице, вокруг двора, вокруг церкви. При этом замечали: если схватится малолетний наездник за луку седла, значит, всадником он станет хорошим.
В низовых станицах Дона во время первого пострижения ребенка сажали на шубу, вывернутую мехом наружу — «чтобы богатым был». Вокруг раскладывали нитки с иголками, столярные инструменты, ножницы, могли положить книгу или папиросы. По тому, к чему ребенок потянется, узнавали, каким будет его характер, чем он будет заниматься.

Остриженные волосы в станицах на севере и юго-востоке области закапывали на базу (место для содержания скота) с приговором «чтоб кучерявым был». На западе области места помещения волос были разными — под стропилами крыши, между кольями ограды, в отверстие, просверленное в притолоке двери. Объяснения этому строились вокруг поверья о том, что нельзя допустить, чтобы ветер носил волосы или птицы вили из них гнезда. А если это случится, у ребенка будет болеть голова. Вообще к волосам и ногтям казаки относились трепетно, считая, что на «тот свет» нужно идти, собрав все свои волосы и ногти.

«Бабина каша»

Институт повивальных бабок у донских казаков был хорошо развит. В дореволюционное время казачий круг наделял полномочиями и обязанностью «пускать на свет» казачьих детей выбранную из числа знающих женщину. До первой трети ХIХ века после атамана и священника повивальная бабка была третьим по значимости выборным лицом станичного общества.

Даже если в чрезвычайной ситуации женщина рожала без помощи повитухи, ее обязательно звали для совершения послеродовых манипуляций. Более того, она становилась непременной участницей обрядов, связанных с изменением половозрастного статуса ребенка — от крещения и первой стрижки до свадьбы и проводов казака на службу.
Между повитухой и семьей, где она «бапчила», устанавливались особые отношения: родители и дети называли ее бабушкой, повитуха их — внуками. Повитухам были известны многие семейные тайны, к ним обращались за советом по поводу заключения браков дабы избежать кровосмешения. Иногда она призывалась третейским судьей для разрешения сложных семейных конфликтов.

На Нижнем Дону существовал обряд выражения благодарности повитухе, называемый «бабьей кашей». В станице Раздорской это проходило так. На второй день Рождества «бабушка» принимала своих «унучков», которые приносили ей тыкву, из которой она варила кашу с использованием, как правило, пшена. Приглашались на этот праздник женщины, родившие в этот год. Затем участницы праздника везли горшок с кашей на салазках по всему хутору к тому дому, где предполагалось провести этот праздник. Туда же приносилась и другая снедь — куры, гуси, рыба, но основным блюдом была каша из тыквы: каждая женщина получала из рук бабушки свою тарелку с «кабашной кашей».
Трапеза сопровождалась питьем, весьма обильным: некоторые женщины надевали темные платья, чтобы не жаль было их запачкать. Повитуху благодарили, дарили ей деньги, платки, ткань на юбку или кофту. В заключение гулянья женщины катали повитуху на салазках по хутору, в итоге отвезя ее домой.

Далее гулянье продолжалось без повитухи, и заканчивалось оно приходом мужей, которые отводили женщин домой. На само гулянье мужчины не допускались.
Фактически казачки отмечали свой переход из той группы женщин, которых называли «молодухами», в ту, что назывались «бабами», который происходил именно после рождения первого ребенка. Впрочем, участвовали в этом праздничном обряде и те, кто рожал не в первый раз.

День исполнения этого обряда получил название Бабкин день, что закрепилось в выражении «Бабина каша в закон вошла».

Последней формой выражения благодарности повитухе является участие женщин, у которых она в течение своей жизни принимала роды, в обряде ее погребения. Обычай повязывать умершей повитухе руки лентами по количеству принятых ею детей известен в хуторах Верхнедонского района. Сохранилось поверье, что таким образом «бабушке» обеспечивалась легкая дорога в иную жизнь, где она будет вознаграждена за свои земные труды.

Автор выражает искреннюю благодарность старшему научному сотруднику лаборатории филологии ИСЭГИ ЮНЦ РАН, заведующей музеем ЮНЦ РАН, преподавателю кафедры общего и сравнительного языкознания ЮФУ Татьяне Власкиной за возможность воспользоваться материалами полевых экспедиций.