Яна Вагнер: «Люди лучше, чем о них думают писатели».

«Кухня» известных сочинителей интересна всегда. А уж тех, чьи романы у всех на слуху — тем более. В Донской государственной публичной библиотеке благодаря проекту «Большая страна — большая книга» прошла встреча с писателем Яной Вагнер. Автор этих строк побывала на встрече и рада поделиться со своими читателями тем, что думает популярный автор о внутренних делах писательского мира.

Первая книга — и слава?…

Человек, который пишет, прекрасно понимает, что успех вообще никогда не бывает стремительным. Это только со стороны кажется, что все случилось мгновенно. Я начала писать довольно поздно — в 37 лет, а до этого занималась другими делами: переводами (знала чешский язык, поскольку мама — чешка), транспортной логистикой: перевозила медицинское оборудование по всей стране, бананы и апельсины.

Ничего не предвещало, что я когда-нибудь напишу какую-нибудь книжку, я сама от себя этого абсолютно не ожидала. Но в 1990-е появился Живой Журнал. И многие современные российские писатели начинали , что-то туда написав. Я написала туда абсолютно из хулиганских соображений: просто писала историю, которую мне было любопытно рассказать, не задумывалась о том, нужна ли она, востребована ли она будет, и уж тем более, ответит ли она на какие-то запросы.

Дело в том, что в ЖЖ тогда были все — и редакторы, и литературные агенты, и журналисты. И у этой истории (будущая книга «Вонгозеро» — прим. ред.) уже была лояльная группа читателей, поэтому издали ее «безо всяких»: она вышла через два месяца после того, как я закончила рукопись, в издательстве ЭКСМО. Повезло. Но я понимаю, что это несовершенный дебютный роман, к которому у меня сегодня гигантское количество претензий. А после коронавируса я и вовсе его возненавидела.

Это случилось в 2019 году, а потом — эпидемия, Москву закрыли на карантин — так же, как в книжке. Потом появился сериал — довольно громкий и резонансный. В этот момент всем показалась оригинальной идеей взять у меня интервью на тему «она предсказала коронавирус». Я не знала, что у нас в стране столько СМИ и никогда в жизни не была нужна такому количеству журналистов. Мне показалось, что это абсолютно неэтично использовать такой повод для рекламы собственной книжки, которой ты вовсе не гордишься. Словом, я ушла с радаров и не давала интервью еще год.

Но пришлось столкнуться с таким: выдашь в своих текстах столько ненужной твоим друзьям информации, что я бы, честно говоря, запретила законодательно — всегда про это шучу! — родственникам и друзьям писателей читать написанные ими книжки. Это на редкость разоблачающее занятие. С вами может мама не разговаривать после того, что вы напишите потому, что вы что-то такое о своем детстве вспомнили, а она прочла и обиделась. Так бывает, но история — важнее. Люди должны понимать: все, что сказано в присутствии писателя, становится собственностью писателя.

А если ты не гений?…

Самый сложный момент для меня — это не придумывание сюжета. Сюжет может прийти к вам по щелчку в какую-то минуту, когда вы стоите в очереди за кофе, например. Это абсолютно нетрудно придумать декорацию, довольно просто придумать персонажей. Самое сложное для меня — правильно расставить слова в предложениях. Язык — это вещь в литературе не менее важная, чем сюжет. Есть гигантское количество прекрасных историй, изложенных таким языком, что чтение не доставляет удовольствие или доставляет его в два раза меньше, чем могло бы, если бы автор посидел еще годик и постарался расставить эти слова так, как они того заслуживают.

Мне нравится теория Микеланджело: каждая идеальная скульптура — внутри камня, и хороший скульптор знает, какие лишние кусочки убрать. То же самое касается и музыки, она где-то есть, эта идеальная мелодия: гениальный композитор слышит ее целиком, доставая прямо из эфира.

А если ты не гений? Ты, простой смертный, понимаешь, что ты слышишь нужную фразу с помехами. Вот оно, это ужасное чувство, когда в одном и том же предложении, переставляя слова, пытаешься что-то написать в течение получаса, а потом его стираешь, потому что, оказывается, что это вообще не те слова: они должны быть другими и здесь вообще не стоять.

Писательство — работа трудная

Я написала два романа о конце света. Потом я написала «герметичний» детектив. Сейчас я написала роман-катастрофу, он же — социальная драма, это три разных жанра. И надо сказать, есть люди, которым нравятся первые мои книжки, но они не принимают третью, или те, кому понравился «Тоннель», не воспринимают «Вонгозеро». Да, это очень разные книжки, и я думаю, что если я напишу еще какую-нибудь, я все равно напишу ее не похожей на предыдущие, и равно чьи-то ожидания обману.

Есть издательские проекты, в которых ты должен писать одну книжку в год. В моем случае это утопия: я — не издательский проект, я просто пишу, и — все. И я никаких авансов не беру никогда, тем более, знаете, на наши авансы все равно не проживешь. Мне кажется, что нужно писать только то, что хочется. К примеру, я могу захотеть написать, например, семейную сагу и это будет довольно страшная семейная сага. А, может быть, и нет — кто знает, это все очень непредсказуемо.

Профессиональным писателем, который не ходит на работу, ничем параллельно не подрабатывая, сегодня может себе позволить быть очень небольшое количество авторов. Просто потому тиражи не очень большие, и авансы в связи с этим не очень большие. Поэтому в среднем писатель за книгу, которую писал год, два или три, получает, скажем, среднюю московскую зарплату. Если будут допечатки тиража, тогда начинаются всякие приятные вещи. Но никто не знает, будут они или нет. Если прибавляются иностранные переводы, то это могут быть симпатичные гонорары, но чаще всего иностранных авторов какие-нибудь зарубежные издательства тоже из осторожности публикуют небольшими тиражами, и авансы тогда вполне сопоставимы с нашими.
В случае экранизации к вам приходят люди и говорят: мы хотим сделать фильм. Они платят вам больше денег, но это тоже не те деньги, на которые вы можете прожить год, если вы будете жить скромно. Если писателю хочется зарабатывать этой профессией, лучше становиться сценаристом. Сценаристам очень мотают нервы, но им платят гораздо лучше,

Вполне возможно, скоро мы приблизимся к моменту, когда профессиональных писателей появится больше, а это хорошо и честно, потому что на самом деле есть люди, которые вынуждены в свободное от основной работы время по ночам писать книжки, которые делают нас счастливыми. Такие авторы заслуживают того, чтобы на работу не ходить, потому что само по себе писание книжек, оно и есть работа, и очень, надо сказать, трудная работа.

Любимый писатель — Булгаков

Я думаю, что Булгаков вырос из Гоголя. 100 лет назад в русской литературе случилось такая история: люди научились писать очень страшные книги очень смешным языком. Истории, которые рассказывает нам тот же Михаил Афанасьевич, или Зощенко, или Бабель, или Тэффи, безумно страшные. Они описывают жуткое время, в котором тебе страшно каждую секунду, и они описывают это так, что вы смеетесь. Вы все понимаете про то, что там написано. Но понимаете и такие вещи: про такую эпоху с надрывом рассказывать нельзя. Это будет перебор, и они, молодцы, изобрели этот невероятный способ рассказывать нам об этом страшном времени, которое практически каждого из них погубило. Это высший пилотаж, и если мы сейчас научимся делать так, то мы будем тоже молодцы.

Чтение параллельно с сочинением

Мне кажется: когда вы что-то пишите, лучше всего читать тексты, которые вызывают острейшее наслаждение и такое же острейшее чувство зависти. Вот как он это делает, как она так слова расставила, что у нее все получилось? Это не значит, что вы станете копировать чужие художественные приемы. Чужой язык украсть нельзя. Литература — поприще неблагодарное: как можно писать после Сэленджера, как можно писать после Гоголя, после Фолкнера? И когда при этом ты смотришь на свой текст и понимаешь — ну, куда тебе, дружище? Но это единственный способ закрыть потребность, которая у тебя почему-то родилась и не дает тебе покоя.