Захар Прилепин: «Я ищу поддержку своим взглядам в русской классической литературной традиции»
В Донской государственной публичной библиотеке прошел читательский форум «Чтение и книга: традиции и будущее». Одним из главных событий на форуме стала встреча с писателем Захаром Прилепиным (Евгением Николаевичем Прилепиным — псевдоним взят по имени деда), лауреатом премии «Большая книга-2014». Таким переполненным кинозал библиотеки, где проходила встреча, давно видеть не доводилось. Вопросов писателю не было конца, причем вопросов острых, на которые прозвучали не менее острые ответы. Захотелось познакомить своих читателей с ответами на некоторые из них.
Кстати. Организаторами книжного форума являются Донская государственная публичная библиотека, Южный федеральный университет, Ростовский областной общественный Фонд развития культуры чтения и пропаганды книги, филиал НП «Российский книжный союз» в Ростове-на-Дону.
Про популяризацию чтения
Нас — маленький отряд, тех, кто хочет, чтобы люди читали — библиотекарей, писателей, учителей, и мы сражаемся с колоссальной мультимедийной машиной, многомиллиардной по вложениям, в том числе и телевизионной машиной. А она работает в целом в противоположном направлении, развивая гедонизм, меркантилизм, потворствуя всем и всяческим человеческим прихотям и похотям.
В этом смысле наших детей можно назвать беспризорниками, сиротами, и только мы своим маленьким отрядом пытаемся на них воздействовать. У меня дома 18 лет назад сломался телевизор, и с той поры он не работал никогда. Считаю, что поэтому у меня все четверо детей — читающие.
Нужно, чтобы родители читали детям — и не с двух-трех лет, а с полугода. С этого возраста он должен видеть, что папа и мама читают. Ведь даже вид читающих родителей, пусть они верх ногами держат книжку, влияет на детей очень сильно.
Будущее России зависит от того, вырастут ли наши дети, знающими строки Пушкина, Толстого, Достоевского, то есть, произведения писателей, которые давно разрешили все наши мучительные политические и идеологические вопросы. Если у них будет что-то другое в голове, то наши проблемы продолжатся.
То, что наша страна была самой читающей страной в мире — не миф. Тиражи поэтических сборников доходили до 100 тысяч! Был и Евтушенко, который собирал стадионы.
Это была аномалия во всей мировой истории, и мы это потеряли. И теперь во Франции на 26 тысяч человек населения — книжный магазин, а в России — на 250 тысяч. Такое наше нынешнее положение.
О русской литературной традиции
Тот раздел, который сегодня существует между писателями — одни стали патриотами, другие-западниками, одни верующие, другие воинствующие атеисты, одни стремятся к действиям, другие — к пацифизму, он в целом для русской литературы не характерен. И Вяземский, и Пушкин, и Лермонтов, и Гумилев — они сумели в себе совмещать, условно говоря, и послание к декабристам, и «Клеветникам России», то есть, совсем разнородные вещи.
В течение года в связи с событиями, которые происходят в соседней стране, я не мог понять, как люди, находящиеся в контексте русской литературы, никоим образом не сопереживают жителям Крыма или Донбасса и ничего не имеют против того, что эти люди были так или иначе унифицированы. С их, писательской, точки зрения это нормально. Все это вызывает у меня болезненные чувства, так как я воспринимаю жителей Крыма и Донбасса, Одессы и Харькова, Запорожья как свою родню. И все происходящее там является моей огромной человеческой болью.
И я ищу себе поддержку в русской классической литературной традиции. Я думаю, что и Пушкин, и Гоголь — никто из них не переходил в критические моменты истории на общечеловеческую точку зрения. Они все принимали точку зрения государственности, того языка, той литературы и той традиции, в которой они существовали.
У нас представление о людях «золотого века» русской литературы зачастую расходится с той реальностью, которая существовала. Все воевали. Навскидку вспоминаются Лермонтов и Толстой, ну еще — Николай Гумилев. Но все наши поэты были офицерами. У всех колоссальные военные истории, и все писали то, что мы сегодня называем милитаристскими стихами. Державин был военным, Карамзин служил, Батюшков воевал на трех войнах, служил Баратынский в Финляндии. Фет был блестящим офицером. Так что наше представление о том, что русская литература населена такими исусиками, абсолютно неверно.
О Донбассе — напрямую
Я был там шесть раз. Носил гражданскую одежду, и любой мог спокойно со мной не разговаривать. Но все говорили со мной весьма доброжелательно. Поверьте, Донбасс никогда не станет тем, чем был прежде, после того, что с ним сделали. Я получил письмо от женщины из Донецка. Она так просто описывает то, как ее коллеги-учительницы рассуждают, что кто-то из них не дойдет до школы, потому что может быть по дороге убит. Я показывал это письмо жене, соседям. Если бы можно было это письмо прочитать всем!…
О литературных героях
За последнее время из русской литературы вытеснен образ русского мужика, женщины из деревни. Но ведь люди-то в деревне не перевелись. Сегодня в центре внимания находятся московские офисные работники. Вот они со своими мыслями и проблемами, менеджеры среднего звена и есть нынче главный персонаж русской литературы. Но ведь не только ими населена Россия. Есть люди, которые живут совершенно другой жизнью.
Я не работал в московских офисах. Я родился в рязанской деревне в семье учителя, провел там детство, потом жил в небольшом городе Дзержинске, потом работал в самых разных сферах. Так что я знал то, что описал. Я служил в ОМОНе. Поверьте, омоновец тоже умеет разговаривать, и мысли у него не такие дурные. Я порой слышу про себя в литературных кругах: «Из этого черта омоновца не вытравишь!» Я вижу в этом социал-дарвинизм. Мол, в литературе должны иметь право на разговор только мы, просвещенные столичные люди.
Но такие, как я, пишут серьезные тексты, их изучают в университетах, их читают большое количество людей. И если я буду кривляться и говорить, что вся жизнь, которую я знаю, не имеет значение?! … Она имеет значение! Я взял на себя этот груз, и я его тащу, и изображать, что я тут «не при делах», не буду.
О конъюнктуре
Я не знаю, что это такое. Я пишу то, что считаю необходимым. Когда я пришел в издательство с рукописью «Обители», мне говорили: «Захар, ты — что?! Сколько можно про лагеря — и Солженицын писал, и Шаламов, и другие». Но вот уже семь месяцев «Обитель» (книга посвящена Соловецкому лагерю — прим.ред.) — самая продаваемая книга в России. В издательстве «Молодая гвардия» мне говорили: «Ну, зачем ты выбираешь писателей и поэтов, которых никто не помнит!» Это после того, как я написал книгу о Леониде Леонове. И опять же насчет поэта Владимира Луговского: «Ну, почему Быков пишет об Окуджаве, о Пастернаке?! То есть, о тех, про кого будут читать!…». Но я пишу о тех, о ком считаю необходимым писать. И сегодня никто не знает, что будет читать читатель. Так что расскажите мне, что такое конъюнктура: а то мне четырех сыновей нужно кормить.