Денис Гуцко: «Если писатель задаст вопрос, над которым задумается страна, это хороший писатель!»

Молодых писателей в «донской литературной роте» крайне мало. Успешных молодых писателей — еще меньше. Поэтому Денис Николаевич Гуцко, готовящийся стать членом Союза российских писателей и имеющий уже две опубликованные повести в таких литературных журналах, как «Знамя» и «Дружба народов», не может не привлекать к себе внимание. С 34-летним участником Франкфуртской книжной ярмарки, которая прошла в Германии осенью 2003 года, беседует журналист «Молота» Вера Волошинова.

— Признаюсь честно — первый раз вижу перед собой молодого прозаика. Известные прозаики — люди возраста скорее преклонного, подтвердающие известную фразу Пушкина:»Года к суровой прозе клонят…» В какие же свои годы вы начали писать?

— Я стал пробовать писать прозу, по-моему, в 30 лет. Я и на геолого-географический факультет-то поступил случайно: на макулатуру удалось купить в 10 классе Джека Лондона. И вот начитавшись его, я решил, что Север, экспедиции — это мое призвание. После поступления выяснилось, что геология — это немножко другое. И доучился я как-то по инерции. Потом меня оставили в аспирантуре, но там было все серо и скучно, да и наступали времена, когда надо было себя кормить. И я пошел в охрану. И так десять лет все кого-то охраняю. Правда, сейчас поменял профессию — стал менеджером по продажам.

—  А к прозе-то как пришли?

— Я всегда знал, что буду писать и жалею, что поздно начал. Хотя, может быть, если бы начал раньше, не все бы получилось. Я никому ничего то, что писал, не показывал. Даже как-то стеснялся этого. Потом стал отправлять рассказы в «Домашнюю газету», где даже брал какие-то призы. Потом один из рассказов был напечатан в региональном приложении к «Литературной газете». В Москве в это время был создан фонд социально-экономических и интеллектуальных программ. Возглавляет его и сейчас Сергей Филатов, работавший с Ельциным. В фонде придумали программу, которую назвали «Форум молодых писателей России». В 2002 году они отправили писателей и редакторов по городам и весям России. В Ростов приезжал московский прозаик Анатолий Курчаткин. Мне позвонили, и я передал ему свою рукопись. Таким образом я попал на этот форум. Мою повесть и взяли там в журнал «Знамя». Там рассказывалось о грузино-абхазской войне, и называлась она «Абсны абукет». Была в свое время такая марка портвейна — переводится как «Букет Абхазии». В августе 2002 года в «Знамени» она была опубликована в рубрике «Non fiction», то есть как документальная повесть, основанная на реальных событиях.

— Вы принимали участие в этой войне?

— Нет. У меня отец жил в Сухуми, он и пережил осаду города. Повесть написана по его воспоминаниям.

— Попасть в «Знамя» означает признание высокого уровня произведения автора…

— Сам не знаю, как так вышло, но — вышло. А вчера по электронной почте пришло сообщение, что в вышедшем втором номере «Дружба народов» напечатана моя вторая повесть «Там, при реках Вавилона»… Это уже собственные воспоминания — эпоха распада Союза, азербайджано-армянский конфликт. Есть в Азербайджане небольшой курортный город Шаки. Там стояла часть, где я служил, и я все это видел собственными глазами.

— А на Франкфуртскую ярмарку как вы попали?

— А там много было таких, как я. Россия на этой ярмарке была почетным гостем. И, видимо, решено было привезти туда начинающих писателей. Делегация была большая, а сама выставка оказалась совсем не тем, что я себе представлял. Но это был случай посмотреть на писательскую кухню изнутри, и я понял, что в Москве я бы ни в коем разе не выжил бы в этой тусовке. Москвичи — это отдельная раса.

— Обе ваши повести — про конфликты. А не считаете ли вы, что вся нынешняя мирная жизнь — сплошная «горячая точка»?

— Наша жизнь сейчас до того неустроена, что и порождает эти «горячие точки». Вся Россия — как большой вокзал. И никто ни за что не держится намертво. Начиная с того, что ни у кого нет настоящей собственности, а та, что есть — вся какая-то нахватанная. Мы живем одним днем. И тем не менее считаем себя духовными, а живущих на Западе — совсем наоборот. Да какие же они бездуховные — у них чистые улицы, чистые дворы. Все устроено как-то по уму. Какая же это бездуховность?! Говорят, там неприлично прийти в дом к кому-нибудь вечером. А что — лучше, как у нас, когда в три часа ночи к тебе вламывается пьяный сосед и просит занять стольник до получки?!

Я вырос в Тбилиси и уехал оттуда в 16 лет. Там я был русским, это было четко определено. Приехав сюда, русским я уже себя не чувствовал. Здесь все по-другому устроено. Сейчас я уже вжился, сейчас я уже «свой в доску». Но этот путь, который мне пришлось пройти… Было очень больно: приехал на Родину, а она тебя не принимает. Там нас гнали, стали называть русскими оккупантами, хотя кто и когда оккупировал Грузию?! Мой дедушка приехал туда в 1924 году, и третье поколение нашей семьи проживало там.. А сюда приехал — здесь я уже не русский! Да где же ты тогда — русский? В Гватемале?!

И как трудно пришлось привыкать к тому, что творилось вокруг! Я сначала краснел, как помидор, когда при мне девушки выражались нецензурно. В Грузии женщины так не говорят ни при каких обстоятельствах — хоть русские, хоть грузинки, хоть кто. Да и среди мужчин там три-четыре таких слова — и уже драка назревает. А здесь это просто звучит как междометия.

Потом — акцент, не знаю, слышен ли он сейчас. Почему люди отшатываются, только услышав его? Потому что я другой?! Но ведь это же должно вызвать интерес: другой человек, дай-ка я в нем разберусь.

— Чтобы так мыслить, надо обладать вполне определенным культурным уровнем! О чем же вы пишите сегодня?

— Сегодня то, о чем хочется писать и интересно писать — это Россия. Не главное — выложить читателю, до чего ты додумался и чего достиг. Хорошая литература — это хорошо сформулированный вопрос. И не более того. Если ты дорос до того уровня, на котором находятся Толстой и Солженицын, ты можешь себе позволить давать какие-то ответы. Но это опять же необязательно. Если писатель задаст вопрос, над которым задумается вся страна, это хороший писатель.

— Ваши литературные пристрастия?

— Я начинал с подражания. Это самый короткий и самый верный способ выработать свой стиль. Я пытался подражать Набокову, потом выбрал Хемингуэя. А затем понял, что это мне уже не нужно, и я могу поискать что-то свое. А пристрастия такие же и остались — Набоков, Бунин, Булгаков.

— А из донских писателей вы совсем никого не знаете?

— Я Шолохова знаю. Вот у кого поучиться!

«Московский комсомолец-Юг», № 11, с.15